«Пиано-РеДоНа»

Как вдохнуть жизнь в старый уставший рояль? О редкой, сложной, но чрезвычайно интересной профессии реставратора фортепиано «Вечернему Харькову» рассказал «личный доктор» концертного рояля Steinway Харьковской областной филармонии Ярослав Королев.

Инструментам нужен свой мастер

– Ярослав, вы как фортепианный мастер являетесь представителем в Харькове всемирно известной американской компании Steinway & Sons, производящей инструменты высочайшего класса. Как началось ваше сотрудничество?

– Началось все с того, что харьковский меценат Владимир Гриненко подарил Харьковской специализированной музыкальной школе-интернату концертный рояль фирмы Steinway & Sons для конкурса Владимира Крайнева. Потом воодушевился идеей директора ХССМШ-и Валерия Алтухова присвоить школе международный статус All-Steinway School. Чтобы осуществить идею, нужно еще 15 «Стейнвеев» – на каждый класс, а также в большой и малый залы. А так как фабрика – элитная и немцы относятся ответственно не только к производству, то вариант «заплатил деньги – забирай рояль» их не устраивает. Чтобы продолжать сотрудничество, у покупателя должен быть гарантийный мастер, который будет обслуживать инструменты.

И вот представители Steinway & Sons в Украине – фирма «Комора» – с легкой руки Алтухова отправили меня в Гамбург, в Steinway Academy, для повышения квалификации. Валерий Николаевич убедил меня своей знаменитой фразой: «Если не ты, то кто же? Ведь это твоя школа, ты наш выпускник!». Обучение в академии вывело меня на новый уровень восприятия фортепианостроения, позволило еще больше окунуться в таинства звука и регулировки сложнейшего совершенного механизма, который не меняется уже более ста лет.

Закончив обучение, я получил высшую квалификацию и стал представителем Steinway в Харькове... Всего в Украине четыре фортепианных мастера, которые представляют эту компанию – в Харькове, в Киеве и в Одессе.

Чувствовал себя, как в штрафбате

– Неудивительно, что именно вы стали реаниматором концертного рояля Steinway в харьковской филармонии. Он был заброшен после покупки нового рояля Bosendorfer. Если бы вы не вернули к жизни совершенно убитый инструмент, открытие 92-го сезона филармонии в сентябре этого года было бы сорвано.

– Стоило мне вспомнить о годовщине Steinway Аcademy и поностальгировать по тем временам, как буквально через день раздался звонок от представителей Steinway & Sons с просьбой провести диагностику пятидесятилетнего рояля в филармонии и подготовить его к концерту.

Дело в том, что «гвоздь программы» – 15-летний пианист-виртуоз Богдан Терлецкий, который должен был прибыть в Харьков специально на открытие 92-го сезона, – отказался играть на Bosendorfer. Меня попросили: «Сделай хоть что-нибудь». А как можно сделать «что-нибудь», если парень привык играть на инструментах высочайшего класса на лучших площадках мира? Приезжает в Харьков — а у нас тут дрова, которые скрипят и стучат.

Бедный, всеми забытый Steinway долгое время стоял на боку, покрытый грязью и многолетним слоем пыли, пока в филармонии шли ремонтные работы. На все про все мне дали пять дней. И началось настоящее действо – скрупулезно, по 12 часов в день, до помутнения в глазах... Сложнейшие операции с роялем приходилось выполнять в темном закулисье с походным фонариком. Порой я чувствовал себя как в штрафбате, который должен занять высоту, пройдя сквозь минное поле. Обескураживающих сюрпризов было столько, что мне даже стало обидно за рояль. Чего стоят одни только струны колокольчикового дозвона в октаву. Над их параметрами бились акустики фабрики, запатентовав новшество сто лет назад, а их взяли – и заглушили, не понимая даже, что это. О съеденных молью важных комплектующих механизма и катастрофической разрегулировке механизма я умолчу – на рояле невозможно было сыграть обычное «пиано», о «крайнем пиано» и речь не шла.

– Однако вам удалось-таки вытащить инструмент из небытия.

– Удалось не только спасти сердце рояля – механику, но и найти заветную точку в дисканте – чтобы даже самые юные музыканты смогли «прозвучать» в четвертой и пятой октавах. Да, страшно брать на себя ответственность за вмешательство в святая святых. Но если я чувствую, что это далеко не предел возможностей инструмента, я не могу не попробовать улучшить все максимально. И когда на тебя льется благодарный поток звуков, который словно вырывается из заточения на свободу, чувство победы и наслаждения от работы незабываемо.

У инструмента есть карта болезни

– Богдан Терлецкий открыл новый сезон, и харьковчане смогли насладиться музыкой Чайковского и ожившим 50-летним Steinway.

– Я сделал все что мог – юный исполнитель Богдан Терлецкий поймал все нюансы регулировки реанимированного механизма и выдал совершенно потрясающий результат. И это счастье разделил со мной весь рукоплещущий зал!

Кстати, Богдан – совсем еще ребенок, скромный и немногословный. Мне показалось, что он сам смущается своего таланта. А ведь этому юному созданию подвластны такие монументальные произведения, как Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром. На вопрос: «Как ты справляешься с волнением на сцене?» – Богдан, пожав плечами и опустив глаза, скромно произнес: «Перед виступом я молюсь Богу, а пiсля концерта обiймаю тата».

– Через время вам снова пришлось готовить рояль к концерту, на этот раз – к симфоническому шоу по произведениям Фредерика Шопена, которое состоялось в филармонии в декабре.

– Пришлось снова сделать полный апгрейд инструмента, потому что он опять начал стучать на половине звуков, а педальная система скрипела на весь зал. Оказалось, что поздно включили отопление, и он, бедненький, замерз – как я говорю, заболел коронавирусом. Так что довелось снова заняться своим «крестничком».

– Можно сказать, что вы личный доктор филармонического Steinway?

– Да! Так и есть. У меня и карта болезни имеется – подробная, по каждой ноте и клавише. Ведь проверять и выверять все приходится досконально, интонировать звуки с учетом пожеланий каждого исполнителя для решения его музыкальных задач. Однако инструмент выдержал все гала-концерты на ура. Нервов это стоило немало, ведь механизм уже находится в состоянии бомбы замедленного действия. Я убежден, что в столь величественном храме музыки должен быть новый Steinway.

Специальность, хранящая много тайн

– Реставратор роялей – очень редкая профессия. Насколько я знаю, вы окончили в Харькове музыкальную школу, музучилище и консерваторию, были виртуозным пианистом. Как же вы пришли к тому, что стали, грубо говоря, ремонтировать инструменты?

– В музучилище впервые за всю историю его существования ввели курс лекций «Ремонт и настройка фортепиано», который читал известный и уважаемый в Харькове мастер Иван Карпович Бандура. Многие девочки и мальчики заинтересовались, кое-как сдали экзамен, чтобы помимо квалификации учителя музыки, концертмейстера, иметь в дипломе еще и отметку «настройщик фортепиано». А меня фортепианостроение увлекло невероятно – для моих мужских рук только лишь игры на пианино было недостаточно.

В советские времена настройщик фортепиано – это была табуированная специальность, хранящая очень много тайн и секретов. Кстати, таковой она остается и сегодня. Готовили фортепианных мастеров только в профтехучилище при фортепианной фабрике «Красный октябрь» в Ленинграде и в черниговском училище при фабрике «Украина». Я даже вынашивал мысль бросить музыку и поступать в ленинградское училище, о чем не преминул сообщить своему учителю. На что Иван Карпович заявил: «Королев, не морочь голову. Ты видный пианист – вот и занимайся пианизмом. А все тонкости и нюансы профессии фортепианного мастера и реставратора мы с тобой вместе пройдем, так тебя не научат ни в одном ПТУ Советского Союза». И до сих пор освоить эту профессию можно только методом инженерного тыка. Реставратор сродни часовому мастеру – нужно десятки раз разобрать и собрать один механизм, чтобы понять его. И многие таинства мастера раскрывали только по большому секрету. К счастью, я не стеснялся учиться у всех, кто готов был делиться знаниями. А Харьков был богат классными мастерами – Вадим Новицкий, Геогий Бер, Леонид Грамин, бессменный по сей день консерваторский мастер Николай Закурдаев и многие другие.

Я поступил в консерваторию, окончил ее как пианист и параллельно яростно занимался фортепианостроением – сначала в собственной квартире, затем в многопрофильной мастерской, которую мы до сих пор называем творческой лабораторией.

Иностранцы скупали рояли за бесценок

– Сейчас у вас большая коллекция отличных представителей известных чешских и немецких фортепианных фабрик. А как к вам попали эти инструменты?

– У многих из них была печальная судьба. В 2000-е годы рояли у нас уже не пользовались спросом. Перебираясь с одной квартиры на другую, харьковчане, дабы не тащить в новое жилище «хлам», просто разбирали и сдавали по частям в утиль раритетные рояли, абсолютно не осознавая их ценности. А уцелевшие образцы скупались за гроши предприимчивыми иностранцами. Чешские, немецкие рояли машинами вывозились из Харькова в Польшу, Китай, Югославию, Иорданию, Вьетнам и там обретали вторую жизнь. За рубежом самый недорогой рейтинговый инструмент стоит семь-восемь тысяч евро. А у нас его можно было купить за 200–300 долларов. Иностранцы имели в Харькове посредников, которым платили по 50 долларов за информацию о появившихся на горизонте «ненужных» инструментах. Я даже ходил в управление культуры с просьбой воспрепятствовать тому, чтобы из Харькова вывозились чешские и немецкие инструменты, – ведь нашим детям не на чем будет играть...

И тогда мы с отцом стали сами выкупать эти «ненужные» инструменты – классные, рейтинговые, – чтобы не позволить вывезти их за рубеж. Это стало нашим семейным делом. Я занимаюсь их реставрацией по сей день. Сейчас заканчиваем очередной проект и собираемся подарить достойный рояль Becker одной из музыкальных школ Харьковской области.

– У вас в коллекции, должно быть, есть совершенно уникальные экземпляры?

– Например, гордость моей коллекции – суперконцертный August Fоrster, который больше, чем в оперном театре, а также суперраритетный рояль с венским механизмом Bоsendorfer 1850 года. Есть у меня Steinway 1932 года – совершенно уникальный по своему дизайну и технологии, с самоиграющим механизмом. Yamaha 2000 года – тоже с самоиграющей системой. Есть обалденный Bechstein, на котором просто гениально звучит известная мелодия из фильма «Семнадцать мгновений весны». Кстати, в фильме она воспроизводилась именно на инструменте этого бренда.

Много интересных концертных моделей пианино Petrof, причем каждая звучит по-своему. Тембральный окрас и акустические возможности каждого инструмента неповторимы, как неповторимы характеры и отпечатки пальцев у людей. На одном великолепно оживают произведения Баха, Генделя, на других неповторимо звучат Бетховен, Моцарт, Рахманинов, Скрябин, Лист. Есть инструменты, которые идеально подходят для эстрады, джаза. В каждом чувствуется своя эпоха...

А я обожаю Bluthner. Вот недавно мы выкупили Bluthner с аликвотными – то есть дополнительными, резонансными – струнами, который звучит более ярко и оригинально. Это модель «бриллиантовой серии» Bluthner советского периода.

Качание клавиши свидетельствует об аппетите моли

– Нередко инструменты попадают к вам уже в состоянии «комы»...

– Иногда это полные дрова. И чтобы они зазвучали, нужна масштабная работа – восстановить купол деки, перебрать весь механизм. Приходится вкладывать в них не только душу, но и немалые средства. Например, комплект молоточков и шультерного узла стоит полторы тысячи евро.

– А могли бы вы по «симптомам болезни» инструмента охарактеризовать его владельца?

– Конечно. Например, по клавиатуре и педалям можно судить как о работе пианиста, так и о его отношении к инструменту. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы, увидев «поклеванность» клавиатуры, понять, что кто-то играет с очень длинными ногтями. Качание клавиши вправо-влево свидетельствует об усердии пианиста или... аппетите моли. А по истиранию латунной педали можно догадаться о стараниях пианиста или о том, что инструмент побывал в красном уголке на предприятии или в воинской части.

Добравшись до механизма, сняв клавиатуру, можно обнаружить многолетнюю «работу» проголодавшейся моли (хотя особо прожорливая и за год может все уничтожить) либо добротно устроенные жилища мышей, а также затерявшиеся детские безделушки, марки, денежки разных времен, реже – клады и заначки.

– А все ли инструменты удается реанимировать?

– К жизни можно возвратить лишь тот рояль, у которого хоть немного сохранился купол деки. Дека – душа инструмента, то, что составляет подлинную ценность фортепиано. Она набирается из очень тонких пород сосны, произрастающей в высокогорных районах Альп. Как правило, при обработке древесина переходила от прадеда к внуку. То есть три поколения она высыхала, обрабатывалась, адаптировалась, потом разрабатывались ее параметры, и она шла в дело. К больным местам этой части относится отклеивание по периметру, расклеивание по фугам, сквозные трещины древесины, потеря упругости купола деки и как следствие – превращение рояля в красивый немой предмет интерьера с кучей вазочек и прочих «нужных» штучек на нем или же в емкость для складирования полезных вещей.

Работа реставратора сложна и к тому же вредна для здоровья, особенно если занимаешься отделкой кабинета рояля, пианино полиэфирным лаком. Токсичность так высока, что долгое время приходится работать даже не в респираторе, а в противогазе. Работа уникальная, требующая тщательного и серьезного отношения к каждой детали.

Читать оригинал статьи на сайте «Вечерний Харьков»