Настоящий мастер — Ярослав Королев
Ирина Стрельник, «Вечерний Харьков», 10.01.2021 г.
Харьковчанин стал «личным доктором» элитного рояля
Как вдохнуть жизнь в старый уставший рояль? О редкой, сложной, но чрезвычайно интересной профессии реставратора фортепиано «Вечернему Харькову» рассказал «личный доктор» концертного рояля Steinway Харьковской областной филармонии Ярослав Королев.

Инструментам нужен свой мастер
– Ярослав, вы как фортепианный мастер являетесь представителем в Харькове
всемирно известной американской компании Steinway & Sons,
производящей инструменты высочайшего класса. Как началось ваше
сотрудничество?
– Началось все с того, что харьковский меценат Владимир Гриненко подарил
Харьковской специализированной музыкальной школе-интернату концертный рояль
фирмы Steinway & Sons для конкурса Владимира Крайнева. Потом воодушевился
идеей директора ХССМШ-и Валерия Алтухова присвоить школе международный статус
All-Steinway School. Чтобы осуществить идею, нужно еще 15
«Стейнвеев» – на каждый класс, а также в большой и малый залы. А так как фабрика
– элитная и немцы относятся ответственно не только к производству, то вариант
«заплатил деньги – забирай рояль» их не устраивает. Чтобы продолжать сотрудничество,
у покупателя должен быть гарантийный мастер, который будет обслуживать
инструменты.
И вот представители Steinway & Sons в Украине – фирма «Комора»
– с легкой руки Алтухова отправили меня в Гамбург, в Steinway Academy,
для повышения квалификации. Валерий Николаевич убедил меня своей знаменитой
фразой: «Если не ты, то кто же? Ведь это твоя школа, ты наш выпускник!». Обучение
в академии вывело меня на новый уровень восприятия фортепианостроения, позволило
еще больше окунуться в таинства звука и регулировки сложнейшего совершенного
механизма, который не меняется уже более ста лет.
Закончив обучение, я получил высшую квалификацию и стал представителем
Steinway в Харькове... Всего в Украине четыре фортепианных
мастера, которые представляют эту компанию – в Харькове, в Киеве и в Одессе.
Чувствовал себя, как в штрафбате
– Неудивительно, что именно вы стали реаниматором концертного рояля Steinway
в харьковской филармонии. Он был заброшен после покупки нового рояля
Bosendorfer. Если бы вы не вернули к жизни совершенно убитый инструмент,
открытие 92-го сезона филармонии в сентябре этого года было бы сорвано.
– Стоило мне вспомнить о годовщине Steinway Аcademy и поностальгировать по
тем временам, как буквально через день раздался звонок от представителей
Steinway & Sons с просьбой провести диагностику пятидесятилетнего
рояля в филармонии и подготовить его к концерту.
Дело в том, что «гвоздь программы» – 15-летний пианист-виртуоз Богдан
Терлецкий, который должен был прибыть в Харьков специально на открытие 92-го
сезона, – отказался играть на Bosendorfer. Меня попросили: «Сделай
хоть что-нибудь». А как можно сделать «что-нибудь», если парень привык играть
на инструментах высочайшего класса на лучших площадках мира? Приезжает в
Харьков — а у нас тут дрова, которые скрипят и стучат.
Бедный, всеми забытый Steinway долгое время стоял на боку, покрытый грязью
и многолетним слоем пыли, пока в филармонии шли ремонтные работы. На все
про все мне дали пять дней. И началось настоящее действо – скрупулезно, по 12
часов в день, до помутнения в глазах... Сложнейшие операции с роялем приходилось
выполнять в темном закулисье с походным фонариком. Порой я чувствовал себя как в
штрафбате, который должен занять высоту, пройдя сквозь минное поле.
Обескураживающих сюрпризов было столько, что мне даже стало обидно за рояль.
Чего стоят одни только струны колокольчикового дозвона в октаву. Над их
параметрами бились акустики фабрики, запатентовав новшество сто лет назад,
а их взяли – и заглушили, не понимая даже, что это. О съеденных молью важных
комплектующих механизма и катастрофической разрегулировке механизма я умолчу
– на рояле невозможно было сыграть обычное «пиано», о «крайнем пиано»
и речь не шла.
– Однако вам удалось-таки вытащить инструмент из небытия.
– Удалось не только спасти сердце рояля – механику, но и найти заветную точку в
дисканте – чтобы даже самые юные музыканты смогли «прозвучать» в
четвертой и пятой октавах. Да, страшно брать на себя ответственность за
вмешательство в святая святых. Но если я чувствую, что это далеко не предел
возможностей инструмента, я не могу не попробовать улучшить все максимально.
И когда на тебя льется благодарный поток звуков, который словно вырывается из
заточения на свободу, чувство победы и наслаждения от работы незабываемо.
У инструмента есть карта болезни
– Богдан Терлецкий открыл новый сезон, и харьковчане смогли насладиться
музыкой Чайковского и ожившим 50-летним Steinway.
– Я сделал все что мог – юный исполнитель Богдан Терлецкий поймал все
нюансы регулировки реанимированного механизма и выдал совершенно потрясающий
результат. И это счастье разделил со мной весь рукоплещущий зал!
Кстати, Богдан – совсем еще ребенок, скромный и немногословный. Мне
показалось, что он сам смущается своего таланта. А ведь этому юному созданию
подвластны такие монументальные произведения, как Первый концерт
Чайковского для фортепиано с оркестром. На вопрос: «Как ты справляешься с
волнением на сцене?» – Богдан, пожав плечами и опустив глаза, скромно произнес:
«Перед виступом я молюсь Богу, а пiсля концерта обiймаю тата».
– Через время вам снова пришлось готовить рояль к концерту, на этот раз –
к симфоническому шоу по произведениям Фредерика Шопена, которое состоялось
в филармонии в декабре.
– Пришлось снова сделать полный апгрейд инструмента, потому что он опять начал
стучать на половине звуков, а педальная система скрипела на весь зал. Оказалось,
что поздно включили отопление, и он, бедненький, замерз – как я говорю, заболел
коронавирусом. Так что довелось снова заняться своим «крестничком».
– Можно сказать, что вы личный доктор филармонического
Steinway?
– Да! Так и есть. У меня и карта болезни имеется – подробная, по каждой ноте и
клавише. Ведь проверять и выверять все приходится досконально, интонировать
звуки с учетом пожеланий каждого исполнителя для решения его музыкальных
задач. Однако инструмент выдержал все гала-концерты на ура. Нервов это стоило
немало, ведь механизм уже находится в состоянии бомбы замедленного действия. Я
убежден, что в столь величественном храме музыки должен быть новый
Steinway.

Специальность, хранящая много тайн
– Реставратор роялей – очень редкая профессия. Насколько я знаю, вы окончили
в Харькове музыкальную школу, музучилище и консерваторию, были виртуозным
пианистом. Как же вы пришли к тому, что стали, грубо говоря, ремонтировать
инструменты?
– В музучилище впервые за всю историю его существования ввели курс лекций
«Ремонт и настройка фортепиано», который читал известный и уважаемый
в Харькове мастер Иван Карпович Бандура. Многие девочки и мальчики
заинтересовались, кое-как сдали экзамен, чтобы помимо квалификации учителя
музыки, концертмейстера, иметь в дипломе еще и отметку «настройщик фортепиано».
А меня фортепианостроение увлекло невероятно – для моих мужских рук только
лишь игры на пианино было недостаточно.
В советские времена настройщик фортепиано – это была табуированная
специальность, хранящая очень много тайн и секретов. Кстати, таковой она
остается и сегодня. Готовили фортепианных мастеров только в профтехучилище при
фортепианной фабрике «Красный октябрь» в Ленинграде и в черниговском училище при
фабрике «Украина». Я даже вынашивал мысль бросить музыку и поступать в
ленинградское училище, о чем не преминул сообщить своему учителю. На что Иван
Карпович заявил: «Королев, не морочь голову. Ты видный пианист – вот и
занимайся пианизмом. А все тонкости и нюансы профессии фортепианного мастера и
реставратора мы с тобой вместе пройдем, так тебя не научат ни в одном ПТУ
Советского Союза». И до сих пор освоить эту профессию можно только методом
инженерного тыка. Реставратор сродни часовому мастеру – нужно десятки раз
разобрать и собрать один механизм, чтобы понять его. И многие таинства мастера
раскрывали только по большому секрету. К счастью, я не стеснялся учиться у всех,
кто готов был делиться знаниями. А Харьков был богат классными мастерами –
Вадим Новицкий, Геогий Бер, Леонид Грамин, бессменный по сей день
консерваторский мастер Николай Закурдаев и многие другие.
Я поступил в консерваторию, окончил ее как пианист и параллельно яростно
занимался фортепианостроением – сначала в собственной квартире, затем в
многопрофильной мастерской, которую мы до сих пор называем творческой
лабораторией.
Иностранцы скупали рояли за бесценок
– Сейчас у вас большая коллекция отличных представителей известных чешских
и немецких фортепианных фабрик. А как к вам попали эти инструменты?
– У многих из них была печальная судьба. В 2000-е годы рояли у нас уже не
пользовались спросом. Перебираясь с одной квартиры на другую, харьковчане,
дабы не тащить в новое жилище «хлам», просто разбирали и сдавали по частям в
утиль раритетные рояли, абсолютно не осознавая их ценности. А уцелевшие
образцы скупались за гроши предприимчивыми иностранцами. Чешские,
немецкие рояли машинами вывозились из Харькова в Польшу, Китай, Югославию,
Иорданию, Вьетнам и там обретали вторую жизнь. За рубежом самый недорогой
рейтинговый инструмент стоит семь-восемь тысяч евро. А у нас его можно было
купить за 200–300 долларов. Иностранцы имели в Харькове посредников, которым
платили по 50 долларов за информацию о появившихся на горизонте «ненужных»
инструментах. Я даже ходил в управление культуры с просьбой воспрепятствовать
тому, чтобы из Харькова вывозились чешские и немецкие инструменты, – ведь
нашим детям не на чем будет играть...
И тогда мы с отцом стали сами выкупать эти «ненужные» инструменты – классные,
рейтинговые, – чтобы не позволить вывезти их за рубеж. Это стало нашим
семейным делом. Я занимаюсь их реставрацией по сей день. Сейчас
заканчиваем очередной проект и собираемся подарить достойный рояль
Becker одной из музыкальных школ Харьковской
области.
– У вас в коллекции, должно быть, есть совершенно уникальные экземпляры?
– Например, гордость моей коллекции – суперконцертный August Fоrster, который
больше, чем в оперном театре, а также суперраритетный рояль с венским
механизмом Bоsendorfer 1850 года. Есть у меня Steinway 1932 года – совершенно
уникальный по своему дизайну и технологии, с самоиграющим механизмом.
Yamaha 2000 года – тоже с самоиграющей системой. Есть обалденный Bechstein,
на котором просто гениально звучит известная мелодия из фильма «Семнадцать
мгновений весны». Кстати, в фильме она воспроизводилась именно на инструменте
этого бренда.
Много интересных концертных моделей пианино Petrof, причем
каждая звучит по-своему. Тембральный окрас и акустические возможности каждого
инструмента неповторимы, как неповторимы характеры и отпечатки пальцев у людей.
На одном великолепно оживают произведения Баха, Генделя, на других неповторимо
звучат Бетховен, Моцарт, Рахманинов, Скрябин, Лист. Есть инструменты, которые
идеально подходят для эстрады, джаза. В каждом чувствуется своя эпоха...
А я обожаю Bluthner. Вот недавно мы выкупили Bluthner с
аликвотными – то есть дополнительными, резонансными – струнами, который звучит
более ярко и оригинально. Это модель «бриллиантовой серии»
Bluthner советского периода.
Качание клавиши свидетельствует об аппетите моли
– Нередко инструменты попадают к вам уже в состоянии «комы»...
– Иногда это полные дрова. И чтобы они зазвучали, нужна масштабная работа –
восстановить купол деки, перебрать весь механизм. Приходится вкладывать в них не
только душу, но и немалые средства. Например, комплект молоточков и
шультерного узла стоит полторы тысячи евро.
– А могли бы вы по «симптомам болезни» инструмента охарактеризовать его
владельца?
– Конечно. Например, по клавиатуре и педалям можно судить как о работе
пианиста, так и о его отношении к инструменту. Не нужно быть Шерлоком
Холмсом, чтобы, увидев «поклеванность» клавиатуры, понять, что кто-то играет с
очень длинными ногтями. Качание клавиши вправо-влево свидетельствует об усердии
пианиста или... аппетите моли. А по истиранию латунной педали можно
догадаться о стараниях пианиста или о том, что инструмент побывал в красном
уголке на предприятии или в воинской части.
Добравшись до механизма, сняв клавиатуру, можно обнаружить многолетнюю
«работу» проголодавшейся моли (хотя особо прожорливая и за год может все
уничтожить) либо добротно устроенные жилища мышей, а также затерявшиеся
детские безделушки, марки, денежки разных времен, реже – клады и
заначки.
– А все ли инструменты удается реанимировать?
– К жизни можно возвратить лишь тот рояль, у которого хоть немного
сохранился купол деки. Дека – душа инструмента, то, что составляет
подлинную ценность фортепиано. Она набирается из очень тонких пород сосны,
произрастающей в высокогорных районах Альп. Как правило, при обработке
древесина переходила от прадеда к внуку. То есть три поколения она высыхала,
обрабатывалась, адаптировалась, потом разрабатывались ее параметры, и она шла
в дело. К больным местам этой части относится отклеивание по периметру,
расклеивание по фугам, сквозные трещины древесины, потеря упругости купола
деки и как следствие – превращение рояля в красивый немой предмет интерьера
с кучей вазочек и прочих «нужных» штучек на нем или же в емкость для складирования
полезных вещей.
Работа реставратора сложна и к тому же вредна для здоровья, особенно если
занимаешься отделкой кабинета рояля, пианино полиэфирным лаком. Токсичность
так высока, что долгое время приходится работать даже не в респираторе, а в
противогазе. Работа уникальная, требующая тщательного и серьезного
отношения к каждой детали.
Читать оригинал статьи на сайте «Вечерний Харьков»